VII

“Позвольте, — возразит читатель, — я готов согласиться, что, если бы в число телесных страданий Христовых не входило прилитие крови, а только удары и смерть телесная, если б Он принял смерть не через распятие, через иную, столь же мучительную и постыдную в глазах людей, казнь, то искупление наше всё-таки состоялось бы; но разве оно могло совершиться без телесных страданий и смерти Искупителя, скажем, только через те душевные скорби и муки, которые Он начал претерпевать с начала Своей земной жизни, а в особенности в Гефсимании в ночь предания? и еще: вы как-то мало придаете значения греху Адама, а более — грехам, вернее греховности всякого человека, но не об Адаме ли выражается апостол так: “в нем же вси согрешиша?””.

Эти вопросы нельзя не признать вполне резонными, и нельзя отказаться дать на них соответствующее объяснение. Прежде всего рассмотрим слова ап. Павла к Римлянам (5, 12): “Якоже единым человеком грех в мир вниде и грехом смерть, и тако смерть во вся человеки вниде, в нем же вси согрешиша”. Если “в нем же” понимать, как “в котором”, то неизвестно, к чему относится этот “который”. К единому человеку? — слишком отдаленное сочетание слов. К миру? — возможно. К смерти? — тоже возможно, ибо по-гречески смерть (thanatos) мужского рода. Беремся за русский перевод, и сразу видим предательский курсив, в коем, как уже сказано, по большей части встречаются католические и лютеранские домыслы: “Потому что в нем все согрешили”. Если б это толкование было правильное, то оно являлось бы главною и, может быть и единственною, базою для юридической теории и усвоения Богу родовой мести. “Как от зараженного источника, — читаем мы в учебнике, — проистекает испорченная вода…” и так далее. Но позвольте, одно дело источник и вода, а другое живые и нравственно ответственные люди. Мы не по своему желанию являемся внуками Адама, за что же будем нести вину его преслушания? Ведь, чтобы усвоить искупление Христово, мы должны много подвизаться; неужели же осуждение всех из-за Адама постигло людей помимо вины каждого из них? Ведь апостол здесь говорит, что “дарование богаче излилось, чем осуждение” (Рим. 5, 15 ), а при юридической толковании получается нечто обратное. Наконец, берем подлинный греческий текст: в нем же переведено с греческого [efo], а это значит: потому что, понеже (латинское tamen, quod). Выражение это с тем же смыслом встречаем в Фил. 4, 10 “понеже печастеся” — потому что вы заботились; русский перевод опять здесь неточный (в синодальном издании); тот же смысл имеет синонимическое выражение [efoson] понеже (см. Мф. 25, 40, 45; Рим. 11, 13). Значит правильный перевод тех слов ап. Павла такой: “И тако смерть во вся человеки вниде, понеже вси согрешиша” (а не один только Адам). Таково же и толкование блаж. Феодорита на эти слова6. Итак, Адам был не столько виновником нашей греховности, сколько первым по времени, грешником, а если б мы не были его сынами, то всё равно согрешили бы. Итак, должно думать, что не потому мы все, даже при добром направлении воли, являемся грешниками, что мы внуки Адама, а потому Всеведущий дает нам жизнь в качестве людей (а не ангелов, например), что Он провидел волю каждого из нас, как подобную воле Адама и Евы, то есть по существу не злую, но непослушную и горделивую и, следовательно, требующую исправительной школы, которою и является наша земная жизнь в теле, постоянно смиряющая наше упрямство, в чем эта школа и достигает успеха в лице почти всех своих воспитанников, которым суждено бывает пройти ее полный курс, то есть дожить до глубокой старости (хотя бы в языческой вере); некоторые же избранники Божии достигают сей мудрости смолоду, именно те, которых Промысл привел к Небесному Учителю или к его “соработникам”.

Теперь о распятии Господнем и тридневной смерти. Оставим на минуту даже наше, то есть православное, но забытое школой, истолкование догмата и станем на юридическую точку зрения. Стоя на ней, утверждают, что для прощения Богом Адама и его потомков нужны самые тяжкие муки Сына Божия. Пусть будет так, но почему же нужно именно распятие на кресте и смерть, хотя бы на 3 часа? В чем ценность подвига: в телесных ли страданиях, или в душевной муке? Ведь, если б первые имели место без второй, как это было при кончине многих мучеников, веселившихся во время телесных страданий и смерти, то был ли бы столь велик и спасителен, даже с карательной точки зрения, подвиг Богочеловека? Итак, в чем главная ценность Его страданий? Конечно, в муке душевной! Мы понимаем ее, как сострадающую любовь к грешному человечеству; богословы-юристы, как принятие непосредственно на себя гнева Божия; но и те, и другие, думается, не могут иначе ответить на поставленный вопрос. Какое же значение в таком случае сохраняет событие распятия, крест, оскорбления от иудеев и самая смерть Господня? Конечно, очень глубокое, но разъяснить его мы попытаемся предварительно через другой вопрос.

Допустим на минуту, что Господь перенес тягчайшие муки только в своей душе, например, во время Своей пачеестественной молитвы (обратите внимание на это выражение Триоди), а потом, расставшись со Своим телом, сошел во ад для проповеди умершим и опять возвратился на землю воскресшим из мертвых. Могли бы тогда (даже богословы) представить себе глубину этих скорбей и понять то внутреннее сочетание Его души со всем человеческим естеством, со всеми людьми, которых Он тогда оплакал в Своей молитве, как мать оплакивает своего нравственно погибающего сына (вспомним соответственную картину Гоголя)?

И, если б один христианин знал только о душевных страданиях Спасителя, а другой, прослушавший страстные Евангелия, представлял бы себе искупительные страдания Богочеловека, только как множество телесных мук и перенесенных оскорблений (то есть как страдали сотни тысяч мучеников — и только); то всё же сей последний наверно с большей благодарностью воспевал бы Его страсти и с большим умилением оплакивал бы ежегодно Его смерть, чем первый.

Почему так? Потому, что наша природа так груба, так порабощена телесным ощущениям и страху смерти, что проникнуться разумением чисто душевных мук, состоявших у Христа в оплакивании чужой греховности, ей очень трудно, если это не сопряжено с телесными страданиями и оскорблениями от ближних. Редко ли бывает, что человеку взгрустнется, и он начнет изнывать и скорбеть? Ведь не уразумевали страданий Гефсиманской ночи их свидетели — Петр, Иоанн и Иаков, засыпавшие три раза во время Христовой молитвы; так же мало ценили эту пастырскую муку рождения ученики ап. Павла и охотнее преклонялись перед авторитетом таинственности и важности; вспомните сетование Павла: “Чрезвычайно любя вас, я менее любим вами” (2 Кор. 12, 15); “Вы терпите, когда кто вас порабощает, когда кто объедает, когда кто обирает, когда кто бьет вас в лицо. К стыду вашему говорю, что на это у нас не хватало сил” (11, 20–21).

Итак, телесные муки и телесная смерть Христова нужны прежде всего для того, чтобы верующие оценили силу Его душевных страданий, как несравненно сильнейших, нежели те телесные муки Его, которые и сами по себе приводят в трепет читателей и слушателей Евангелия.

И Сам Господь и апостолы от Его имени в этом-то прежде всего указывают значение крестного распятия. Аще Аз вознесен буду от земли, вся привлеку к Себе (Ин. 12, 32); Егда вознесете Сына Человеческого, тогда уразумеете, яко Аз есмь (Ин. 8, 36). Якоже вознесе Моисей змию в пустыни, тако подобает вознестися Сыну Человеческому, да всяк веруяй в он не погибнет, но имать живот вечный (Ин. 3, 14). Хотяше Иисус умрети за люди и не токмо за люди (иудейския), но и да рассеянныя чада Божия соберет во едино (через проповедь об Его крестной смерти и воскресении). Наконец, Павел о Христе, из пророчества Исаии: “Весь день воздех (простирал с креста) руце мои к людем непокоривым и пререкающим” (Рим. 10, 21).

Очистительная кровь, спасительный крест, живоносный гроб, целительные язвы Христовы — всё это выражения и образы, заменяющие собой (в посланиях апостольских и отеческих и в церковным молитвах) общее понятие об искупительной страсти Христовой: здесь берутся наиболее впечатлительные для нас моменты его подвига, Его спасительной скорби и страстей, особенно святой крест; впрочем, также и гвозди, и губа, и трость (октоих). Мы, конечно, далеки от того, чтобы настойчиво утверждать, будто телесные страдания Господа, и, в частности, его распятие и смерть, имели исключительно лишь то значение, чтобы дать для верующих доступ к уразумению его душевной скорби: вероятно, что по связи души с телом, здесь имеется и более глубокий таинственный смысл, но во всяком случае с точки зрения нравственного монизма Господне распятие и смерть не являются лишенными значения для нашего спасения, ибо, умиляя людей, они открывают им хоть некоторую часть искупительной жертвы, и вводя их в любовь ко Христу, являются для них и для всех нас спасительными.

“Может быть всё сказанное тобой недалеко от истины, но мы ничего подобного прежде не слышали и не дочитывались до раскрываемого тобою смысла евангельских и апостольских изречений, а святоотеческих тобою приведенных, мы, правда, и не читали. Но не слишком ли смело будет дерзать даже на самое прикосновение к таким тайнам: Божия никто же весть, точию Дух Божий; не мудрствуйте паче, еже подобает мудрствовати”.

Прежде, чем ответить по существу на подобное недоумение, считаем долгом заметить, что оно совершенно напрасно опирается на приведенные и всегда приводимые слова ап. Павла. Последнее изречение переводится так: “Не думайте о себе (а не о Боге) более, нежели должно думать” (Рим. 1, 23), а первое, вместо объяснения, продолжим по тексту апостола: “Божия никтоже весть, точию Дух Божий. Мы же не духа мира сего прияхом, но Духа иже от Бога, да вемы, яже от Бога дарованная нам, яже и глаголем” и далее до конца главы (1 Кор. 2, 10), — словом, смысл здесь прямо противоположный тому, который навязывается этому изречению в учебных курсах; русский перевод Нового Завета тут тоже внес курсив, искажающий смысл текста, “об этом надобно судить духовно”, вместо: “духовно уразумевается, исследуется” — [anakrinetai]. Преп. Иоанн Дамаскин, говоря о непостижимости Божества, заключает: Бог, открыл нам о Себе всё, потребное для нашего спасения, а всё прочее утаил от нас.

Спасение есть наше сознательное усовершенствование и богообщение, а потому и истины откровения, с ним связанные, должны быть связаны с нашим внутренним опытом, а не оставаться вовсе непонятною тайной.

Я убежден в том, что изложенное объяснение истины искупления согласно с учением Церкви, но я еще более твердо убежден в непогрешимости самой Церкви, так что, если б мне доказали, что мое объяснение не совпадает с учением ее, то я сознательно отказался бы от своих воззрений на наш догмат, а поелику мне этого никто не доказал (и, надеюсь, не докажет), то остаюсь при убеждении, что предложенное истолкование вполне согласуется со св. Писанием и церковным Преданием, а его кажущаяся новость заключается только в том, что оно излагает учение Церкви языком точных понятий в согласовании смысла разбираемого догмата с прочими важнейшими истинами веры.

Примечания

Прот. Светлов. «Значение Креста в деле Христовом». Книга очень ценная как критика западных лжеучений о сем предмете и самой юридической теории по существу.

По русскому тексту — “освящение”. Здесь переводчики подчинились протестантской тенденции; неточность перевода явствует из самого контекста: “дабы вы воздерживались от блуда”, а также из 7-го стиха той же главы, где то же греческое слово переведено “святость” (“призвал вас Бог не к нечистоте, а к святости”); так же переведено это слово в Рим. 6, 19 и 22; 1 Фес. 4, 4; 1Тим. 2, 15; Евр. 12, 14.

Позволим себе одно маленькое отступление, небезынтересное для читателей, близких к академической и церковной жизни. Может быть, в приведении этих фактов и эпизодов сказывается уже болтливость начинающего стареть автора, но да будет ему оказано в том снисхождение: ведь еще в детстве мы все переводили латинское предложение из грамматики: “Seneces garulli sunt” — то есть “старики бывают болтливы”.

Недавно я с удовольствием читал характеристику преосв. Сергия в синодальной газете. К перечисленным там достоинствам его должно прибавить полное отсутствие честолюбия и искательства, точнее, усилить значение этого качества, которое там тоже не замолчано. Зато в той характеристике совершенно несправедливо отрицается активное и почти главное участие владыки в составлении уставов духовно-учебных заведений 1911 года. Преосвященный по поводу сего посылал письмо в редакцию, но оно не было напечатано. Что касается до его енискательности, то она сказалась в том обстоятельстве его жизни, что магистром его сделали почти насильно. Именно, когда он прослужил один год и.д. инспектроа Московской Академии и, по обнаружении у него прецедентов туберкулеза, был отправлен в теплый климат на временную синекуру, в настоятели посольской церкви в Афинах (напутствуемый любовию профессоров и студентов, поднесших ему архимандричий крест с подписью 1 Фесс. 3, 6 от полу); то друзья его убеждали переработать там на досуге свою кандидатскую работу, о высоких достоинствах которой всем было известно, на магистра. Но о. Сергий в ответ на это махнул рукой и говорил, что никогда не будет домогаться ученых степеней. Тогда его просили по крайней мере помещать свою кандидатскую частями в новом нашем журнале «Богословский Вестник», нуждавшемся в сотрудниках. На это он согласился, и совершенно не знал, что из его статей сохраняются оттиски, переплетаются вместе, и по окончании печатания вносятся в Совет, как диссертация. Совет избирает рецензентов и оппонентов, заслушивает их отзывы, а ко времени приезда автора в каникулярную побывку от него отбирают прошение и назначается диспут. Диспут был настолько интересный (как видел уже читатель, не диалогический, а полилогический), что в конце его профессор Ключевский сказал мне так: «Я буквально наслаждался эти два часа; за 24 года — эпохи академических диспутов — ничего подобного у нас не было». Таким-то контрастом явился чуждый всякого честолюбия талантливый автор многим магистрам и докторам последних лет, когда составление диссертаций почти перестает быть актом научной лбюознательности, а только служебной карьеры и нередко исполняется наймитами за деньги, что и сказывается в комических эпизодах на диспутах.

То есть вместо “правда”, “праведность”, как в славянском, соответственно греческому (Рим. 3, 24; Кор. 3, 9 и Гал. 2, 21), где контекст требует не юридического, а нравственного (этического) понятия, как в прочих изречениях ап. Павла, переведенных даже в русском тексте словом “правда”.

Как жалки поэтому негодования протестантов (и нашего духовного писателя Неплюева) на наш молитвенный возглас: “Пресвятая Богородице, спаси нас”, — если спасать людей берется и ап. Павел! Как нелепы их воспрещения называть отцами духовных пастырей, якобы во исполнение Христова глагола: “И отцами себя не называйте никого на земле” (слова эти обращены были только к двенадцати, ср. Мф. 23, 1), ибо тогда нарушителями Господня повеления явились бы и Павел многократно, и Иоанн (еще чаще), и Стефан, который так назвал даже иудейских священников (Деян. 7, 2), не говоря уже об отцах древних (стт. 2–15 и далее; Рим. 4, 16).

Иоанн Златоуст почти не останавливается на этом изречении, но, приближая его смысл к современному пониманию, просказывается: “Чтобы один наказывался по вине другого, это представляется не совсем справедливым” (IX, 594). Преосвященный Феофан держится схоластического толкования, но наш перевод: “Потому что все согрешили” — признает как “точный перевод”.

1 2